лингвист, предложил свою ситему русской транскрипции японского языка, полиглот, расстрелян

——— Ирина Михайловна Яковлева ———

Фото: https://upload.wikimedia.org/wikipedi...

Сохраняю из Википедии... опасаюсь, что уничтожат там. Сохраняю с чувством глубочайшего преклонения перед личностью этого человека. Светлая память!

Фото из следственного дела: https://upload.wikimedia.org/wikipedi...

Евгений Дмитриевич Поливанов родился 12 марта (28 февраля по старому стилю) 1891 года в Смоленске в обедневшей дворянской семье. В 1908 году окончил Рижскую Александровскую гимназию и отправился учиться в Петербург, где сумел получить два филологических образования: в 1911 году окончил Практическую восточную академию по японскому разряду, а в 1912 году — историко-филологический факультет Петербургского университета[4][5]. Среди его университетских учителей были два крупнейших отечественных лингвиста того времени — И. А. Бодуэн де Куртенэ и Л. В. Щерба[5][6]. Лингвистические взгляды Поливанова складывались под их влиянием[5][7].

В течение следующих двух лет после окончания учёбы Поливанову, чтобы обеспечить себя, пришлось работать сразу в нескольких местах (частная гимназия Иозефовича и женские педагогические курсы новых языков), где преподавал французский, русский и латинский языки, а также общую фонетику[4]. С преподавательской работой он совмещал изучение языков и публикацию своих первых научных работ. Так, в 1914 году вышло в свет исследование: «Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков». В нём Поливанов предпринял попытку выявления общих корней японского языка и отдалённо родственных ему диалектов островов Рюкю[6].

Поездки в Японию Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года на средства Русско-японского общества. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма (англ.)русск. (1908—1995), отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка, Поливанов провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото — бывшую столицу Японии, где изучал киотский диалект[8].

В конце своего путешествия Поливанов побывал в Токио, где тоже изучал местную речь. Кроме того, в столице он надеялся повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя соотечественниками-японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом[9].

Однако средства, полученные от Русско-японского общества, стали подходить к концу, и в конце октября — начале ноября Поливанов возвратился в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он обрабатывал полученные материалы, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлял в то время академик В. В. Радлов[10].

Летом 1915 года Поливанов прибыл в Токио, рассчитывая вновь встретиться с людьми, с которыми он работал в прошлом году. Однако из-за летних каникул с профессорами Токийского императорского университета ему удалось встретиться лишь в сентябре, за несколько дней до отъезда. В столице, а потом в Киото Поливанов исследовал киотский говор: учёному удалось составить фонетический словарь (около 14 000 слов), провести очерк морфологии и записать несколько текстов. Решив продолжить изучение тосаксого диалекта, начатое им в прошлом году, Поливанов отправился на остров Сикоку. Там он поселился в небольшой деревне (Мороги) около города Коти (провинция Тоса), где исследовал речь местных жителей[11].

Перед возвращением в Россию Поливанов ещё раз побывал в Токио, где продолжил изучение говора уроженцев Киото (префектура Нагасаки). Учёный составил фонетические словари одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским[11].

В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший себя как учёный публикациями по японистике, был приглашён на должность приват-доцента по кафедре японского языка. Это противоречило традициям — людей, не окончивших факультет, на эту должность не избирали. Поливанова пригласил декан Восточного факультета Н. Я. Марр. Здесь Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами»[12].

О третьей поездке Поливанова в Японию (лето 1916 года) известно меньше. О ней есть подтверждения с японской стороны, но российские документы не сохранились. Нет информации и о том, кто финансировал поездку. Существует мнение, что учёный работал на русскую военную разведку. По некоторым данным, он во время этой поездки посетил и Китай[13].

Таким образом, за время своих поездок Поливанов ознакомился почти со всеми основными японскими диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха)[13].

ОПОЯЗ В 1914 году в Петрограде начал формироваться дружеский кружок филологов-формалистов, ставший впоследствии известным как ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка). Одним из основателей ОПОЯЗа стал Поливанов, присоединившийся к В. Б. Шкловскому и Л. П. Якубинскому во второй половине 1914 года. Его статьи вошли в первый «Сборник о теории поэтического языка» (выпущен осенью 1916 года) — одно из основных изданий ОПОЯЗа[14][15].

Революционное время. Жизнь в 1920-е годы Поливанов не только занимался научной деятельностью, но и вёл активную политическую жизнь. В 1917 году он присоединился к левым меньшевикам и возглавил отдел печати Министерства иностранных дел Временного правительства. Во время Октябрьской революции он перешёл к большевикам и с ноября 1917 года стал исполнять обязанности одного из двух заместителей наркома иностранных дел Л. Д. Троцкого, в частности, готовил первоначальный текст Брестского мира[5][13]. Выполняя правительственное задание, Поливанов перевёл и опубликовал секретные договоры царского правительства с другими государствами[16]. К этому же году относится один из «документов Сиссона», на котором присутствует фамилия учёного. Однако в начале 1918 года между Поливановым и Троцким произошёл конфликт, в ходе которого нарком обвинил учёного в служебных злоупотреблениях (позднее он также говорил о пристрастии Поливанова к спиртным напиткам и о его принадлежности к черносотенному «Союзу русского народа»[17]). В результате Поливанов оказался под следствием, по результатам которого был оправдан. После конфликта Поливанов ушёл из Наркоминдела[18].

В том же году он стал работать заведующим Восточным отделом Информационного бюро Северной области, позже — организатором китайской коммунистической секции при Петроградском комитете РКП(б)[4]. Кроме того, он продолжал свои научные занятия и преподавание. В 1917 году вышла его статья о японской транскрипции, в два последующих года — ещё несколько работ по японскому языку. Поливанов первым в советской науке обратил внимание на малайский язык, опубликовав в 1918 г. статью «Одна из малайско-японских параллелей»[19]. После реформы русской орфографии 1918 года он выступил в её поддержку[20]. Совмещая политическую, научную и преподавательскую деятельность, Поливанов в 1919 году вступил в РКП(б) и получил в 28 лет звание профессора[5][13].

В 1921 году он переехал в Москву, где начал работать заместителем начальника Дальневосточного отдела Коминтерна и заведовать восточным сектором в Коммунистическом университете трудящихся Востока. В том же году Поливанов был командирован Коминтерном в Ташкент для работы в законспирированном отделе по линии Синьцзяна и дунган. С конца года он работал профессором Среднеазиатского университета и заместителем председателя Государственного учёного совета Туркреспублики. В этот период Поливанов начал научную работу по языкам Средней Азии. В 1922 году на II съезде узбекских работников просвещения он сделал доклад о латинском алфавите для узбекского языка. Год спустя вышла его брошюра, посвящённая проблемам реформы графики некоторых тюркских языков, затем он продолжил заниматься вопросами узбекской письменности и выпустил статью о казахской графике[20]. В 1924—1925 годах Поливанов в Ташкенте заведовал Главлитом. В 1924 году по вызову Военной академии ездил в Москву для преподавания японского языка. В 1926 году продолжал заниматься вопросами письменности ряда тюркских языков[21], а также во Владивосток работал профессором японского языка Дальневосточного университета. В мае Поливанову предоставили командировку в Японию, где он провёл несколько дней[4][22].

Осенью 1926 года Поливанова пригласили в Москву, где он работал в КУТВе и председателем лингвистической секции РАНИОН[4][5]. Учёный активно занимался научной деятельностью. Были изданы его научные работы по языкам народов СССР и Востока, в частности, «Введение в языкознание для востоковедных вузов»[22]. В июне 1927 года вместе с Н. Ф. Яковлевым и Л. И. Жирковым он участвовал в заседаниях Комиссии по унификации алфавита Пленума Всесоюзного центрального комитета по проведению нового тюркского алфавита. В 1928 году Поливанова избрали в состав Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита. В этом же году в сборниках «Культура и письменность Востока», а также в периодической печати были опубликованы статьи, в которых Поливанов подытожил результаты своих работ, связанных с деятельностью научного совета и комиссии. Помимо этого, он продолжал писать обзорные статьи, где давал общий очерк реформы графики народов СССР[21].

Против марризма В 1923—1924 гг. сформировалось «новое учение о языке» («яфетическая теория»), автором которого был Н. Я. Марр. Научный авторитет академика, его идеи о всемирном языке и резкая враждебность «буржуазной» науке Запада и дореволюционной России привлекли на его сторону множество влиятельных людей, в том числе из высших эшелонов власти. К концу 1920-х годов марризм, пользующийся поддержкой властей, фактически стал монопольным направлением в советском языкознании. От других лингвистов требовали полного признания «нового учения о языке» и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись[23].

Немногие осмеливались выступать против этого псевдонаучного учения. Одним из таких людей был Поливанов. Первоначально он спокойно относился к теории Марра и даже находил в ней некоторые ценные идеи. Но, положительно оценивая достижения Н. Я. Марра в сравнительно-историческом изучении южнокавказских языков, он не мог принять яфетическую теорию ввиду её необоснованности языковыми фактами[24]. В феврале 1929 года Поливанов выступил в Коммунистической академии с докладом, где убедительно выявил недоказанность и ошибочность марровских построений. Однако марристы во главе с В. М. Фриче и В. Б. Аптекарем ответили Поливанову в духе обличительной полемики, даже обвинив его в принадлежности в дореволюционное время к черносотенной организации. Настроение слушателей, среди которых преобладали нелингвисты, было также не в его пользу, и учёный потерпел поражение[23].

С этого момента началась целенаправленная травля Поливанова — он потерял возможность работать в Москве. В 1929 году Поливанов уехал в Самарканд, где стал работать в Узбекском государственном НИИ, а в 1931 году — переехал с институтом в Ташкент[4][5]. Но даже в Средней Азии марристы продолжали его преследовать. В том же году Поливанову удалось выпустить книгу «За марксистское языкознание», в которой он вновь критиковал марризм. После этого травля развернулась с новой силой, и Поливанов лишился возможности печататься в Москве и Ленинграде[23]. Одной из последних его опубликованных работ стала статья о японском языке в Большой советской энциклопедии[22].

Арест и гибель

Фото из следственного дела С 1934 года Поливанов жил в городе Фрунзе (ныне Бишкек), работая профессором в Киргизском институте культурного строительства[4][25]. Наряду с преподавательской деятельностью он активно занимался исследованием дунганского языка и работал над переводом киргизского эпоса «Манас»[26].

В конце июля 1937 года из Москвы пришла шифротелеграмма, подписанная заместителем наркома внутренних дел М. П. Фриновским, в которой предписывалось арестовать профессора Поливанова и доставить его в Москву. Первоначально запрос ошибочно был отправлен в Алма-Ату, лишь позже Поливанова отыскали в Фрунзе. Арест провели в ночь на 1 августа, и учёного вскоре перевезли в столицу, во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке[26]. Поливанов был обвинён в работе на иностранную разведку и шпионаже по статье 58-1а УК и направлен в Бутырскую тюрьму[5][27]. К учёному применяли пытки, вынуждая давать ложные показания. Так, в протоколе от 15 октября рассказывается о шпионской деятельности Поливанова якобы работающего на японскую разведку с 1916 года. Поливанов подписал протокол, но его почерк заметно отличался от прежнего, что объясняется, по мнению исследователей, последствием пыток[28].

В подписанном И. В. Сталиным и В. М. Молотовым списке лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР, от 1 ноября 1937 года Поливанов подлежал репрессии по 1-й категории (расстрел)[29].

25 января 1938 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором Поливанов отказался от показаний, данных на предварительном следствии, и не признал себя виновным. Он сообщил, что всегда работал честно и никогда не был шпионом. Суд признал его виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-1а, 58-8 и 58-11 УК РСФСР, и приговорил к высшей мере наказания. В тот же день Евгений Дмитриевич Поливанов был расстрелян на полигоне «Коммунарка» и там же похоронен[30][31].