——— Сергей Малкин ———

"в 1759 г., у них родился сын Александр".. "он был из первых красавцев того времени—высокий, статный, стройный, замечательно ловкий и сильный. Князь Репнин взял его к себе в ординарцы. В этот день государыня кушала у князя и молодому ординарцу, по тогдашнему этикету, пришлось исполнять должность форшнейдера. Обеды того времени отличались простотой, которая теперь немыслима и в мещанских семействах: на жаркое подали гуся, но едва он попал под прозекторскую операцию моего деда, как в неразрезанном виде и вместе с блюдом отправился под стол. Подали другаго гуся, и на этот раз операция совершилась вполне благополучно. Императрица, зная, что от суроваго Репнина за такую неловкость могло порядком достаться моему деду, обратясь к хозяину, выпила за здоровье его новаго ординарца. С этих пор и началась его карьера, хотя при жизни императрицы он неособенно быстро двигался по службе: лихой гуcapcкий полковник, он имел Георгиевский крест за Очаков и золотую саблю, а при воцарении Павла Петровича был уж бригадиром. Но лично императрица была столь же милостива к юному ветренику сыну, как и к его степенному и богомольному отцу: я еще помню большую фарфоровую чашку с портретом государыни, пожалованную ему из ея собственных рук. Никогда дед мой не снимал перстня с необыкновенной по величине бирюзой — тоже личный подарок императрицы. Теперь эта бирюза красуется на иконе Тихвинской Божией матеря, которая была пожертвована моим покойным дядей Николаем Александровичем в Тихвинский монастырь. Когда пришла пора, как тогда говорили, остепенить молодца, его женили, или он сам женился — наверное не знаю — на Екатерине Александровне Кошелевой. От этого брака родилась дочь Варвара, и вскоре затем дед мой овдовел. "

"Дед мой снова зажил холостою жизнью, вскоре влюбился и женился на известной тогда красавице Анне Ивановне фон-Моллер. Говорят, на эту парочку молодых весь тогдашний Петербург любовался. У них родилось трое детей: сын Алексей и две дочери — Софья и Bеpa. Но не продолжительно было их счастие: взаимная ревность погубила его. Что было в действительности — сказать трудно; говорили мне те, которые слышали это от моего деда, будто он застал в спальне жены своей одного из своих товарищей (весьма впоследствии известнаго генерала, но кого именно, не упомню, а потому и называть не смею), и выкинул его за окошко. Но некоторые старые слуги наши, до смерти благоговейно преданные Анне Ивановне, уверяли меня, что это гнуснейшая клевета, что ни прежде, ни после, она до самой смерти не оскверняла брачнаго ложа, а если позволила себе кокетство, то потому, что, до глубины души оскорбленная в своей любви и женском достоинстве охлаждением и явною изменою мужа, она кокетством и ревностью надеялась возвратить себе любовь его. Как бы то ни было, но только супруги разстались на веки и, не ограничиваясь этим, дед мой отрекся и от обеих дочерей, признавая своим только сына. Положение Анны Ивановны, с тремя детьми и без всяких средств к жизни, было по истине ужасное; своего у нея ничего не было, а дед мой о ней и дочерях и слышать не хотел. На их счастие, вскоре вступил на престол император Павел, который, по просьбе теток Анны Ивановны, пожаловал ей маленькое имение в Лужском уезде 1). Она немедленно построила там себе дом, но пожалованные ей государственные крестьяне не хотели становиться крепостными и сожгли дом. Но и барыня у них была энергичная, вполне барыня того века; призвав крестьян, она обругала их за поджог самыми непечатными выражениями и приказала в наказание выстроить ей новый дом на их счет. Это было исполнено, и с тех пор крестьяне уже не ссорились с своей барыней до самой ея кончины. Да и как было с нею ссориться, когда у нея росли не две барышни, а два земные ангела, две сироты живых родителей, неизвестно за что отверженныя отцом и всем миром. С детства не знавшия ничего, кроме позора и горести, приобщенныя к страданиям нежно любимой матери, оне жили не для себя, а для других, и если не могли дать этим другим счастья, то довольствовались и тем, что облегчали их страдания.

Император Павел был еще милостивее к моему деду, чем покойная императрица; вскоре по своем вступлении на престол, он произвел его в генералы и назначил шефом Белозерскаго пехотнаго полка. Однажды дед ехал в санях с адъютантом и поравнялся с каретой, в которой ехала дама, как вдруг в конце улицы показался ехавший тоже в санях император. Испуганная дама, выскочив из кареты, искала спасения в первых попавшихся воротах, но, на беду, они были заперты; она бросилась в подворотню, но, пролезши благополучно до пояса, зацепилась юбками, и не имея возможности подвинуться ни взад, ни вперед, замерла, оставив на улице целую половину своего туловища. Адъютант, желая выскочить из саней, зацепился и упал; дед мой ловко перепрыгнул через него и, спустив шинель с праваго плеча, вытянулся во фронт. Это понравилось государю. „Ты молодец, генерал", закричал ему Павел и, указав рукою на смешную фигуру, торчавшую из подворотни, прибавил: „а она дура".

Командование деда полком было согласно с тогдашними обычаями: неумолимо суровое к нижним чинам, оно было патриархально добродушное с дворянами офицерами. Все они ежедневно и неуклонно должны были являться к шефу полка на обед; провинившийся в чем нибудь получал секретное приглашение явиться несколько ранее и отправлялся прямо в кабинет, где, при закрытых дверях, получал надлежащую головомойку, смотря по рангу своей вины. До каких пределов доводил головомойку мой дед — не знаю, но слышал я от А. П. Ермолова следующий разсказ. Однажды получил он от родителей одного офицера слезное письмо не губить их сына, котораго приходилось выгнать со службы за шалости, нетерпимыя и для того времени, а наказать его по-отечески. Не думая долее того, сколько понадобилось чтоб сделать нужныя распоряжения, Ермолов послал за юношей. Едва успел он войти, как его схватили, повалили и отодрали на славу. Ермолов был уверен как в себе, так и в нижних чинах, которые производили экзекуцию; действительно, никто не проронил ни слова. Однако же дело открылось, и вот каким образом: офицер сразу остепенился, попал на хорошую дорогу и кончил службу генералом; однажды товарищи пристали к нему с вопросом, каким образом произошла в нем такая крутая и почти невероятная перемена. Он объяснил им, что обязан ею своему благодетелю Ермолову и чистосердечно разсказал, как и чем был он облагодетельствован. Если первый из передовых генералов Александровскаго времени считал возможным прибегнуть к такой мере в экстренном случае, то позволительно думать, что для большинства начальствующих Екатерининскаго и Павловскаго царствований такой способ действий не казался даже исключительным. Но что происходило в кабинете, оставалось для всех непроницаемою тайного; когда tete a tete кончался, двери кабинета растворялись настежь, и дед мой выходил к собравшемуся обществу под руку с своим юным подчиненным. Подводя его к бабушке, он говорил обыкновенно: „вот, мой друг Марья Семеновна, представляю тебе образцоваго молодаго человека, Ивана Ивановича* или „Петра Петровича, (в то время начальники звали подчиненных не иначе, как по имени и отчеству). Не так, как нынешние молодые люди, он не обегает нас стариков: не поскучал зайти ко мне посидетъ да побеседовать"..... Император Павел успел произвести деда моего в генерал-лейтенанты. По вступлении на престол императора Александра Павловича, дед, видя возраставший фавор Аракчеева, котораго глубоко презирал и с которым находился не в ладах, вышел около 1804 года в отставку. К характеристике того времени прибавлю, что у деда моего не было ни одной звезды; кроме Георгия, он имел лишь на шее Владимира и Анну с бриллиантами; но еще в 20-х годах считали, что он etait tres-bien decore. Тогда ордена были редки и ценились высоко. В 1795 году, дед, уже разойдясь со второю женою, служил в войсках Суворова и участвовал в штурме и взятии Праги. Здесь победители разгромили монастырь кармелиток, бывший училищем благородных девиц, которыя достались храбрецам в качестве военной добычи. На долю деда моего досталась его третья жена, а моя родная бабка, Марья Семеновна Бинкевич; ей было тогда 15 лет — самый расцвет ея замечательной красоты. Много горя и страданий ожидало ее впереди, а пока этому полуребенку, далеко не окончившему своего образования и воспитания, приходилось становиться во главе большаго дома, делаться подругою жизни своего грознаго завоевателя и матерью его детей. За период времени до 1804 года, их было у нея восемь человек, и хотя далеко не все для нея было розовым в новой обстановке, но она кое-как свыкалась с нею, благодаря тому, что влюбленный муж взял к себе ея мать, а мужа ея старшей сестры, польской службы маиора А. Г. Радзиковскаго, определил на службу в Петербург. Во время командования деда Белозерским полком, 6-го августа 1799 года, родилась моя тетка Екатерина Александровна, а 15-го февраля 1881 г.— моя мать, любимица деда, его милая Любушка.

Разрыв деда со второю женою поколебал его общественное положение и связи. Знаменитый Екатерининский генерал-аншеф, граф Николай Алексеевич Татищев, вовсе прекратил свои посещения, хотя дед мой приходился ему двоюродным племянником, и потому, согласно духу того времени, не смел не являться к нему в известные торжественные дни. Старшая тетка моя Татищева и ея муж, хотя и оставались по прежнему обычными посетителями отчаго дома, но худо скрывали нелюбовь к мачихе и ея детям.

Дети деда от третьей жены были как бы обречены служить искуплением за грехи отца. С тех пор как они стали приходить в тот возраст, когда начинают понемногу понимать то, что видят глаза, этим детям пришлось знакомиться со всякаго рода огорчениями. Жили они вместе с бабушкою, как в Петербурге, так и в деревне, в верхнем этаже дома; нижний весь был занят самим дедом. Бабушка заведывала всем хозяйством; ея искусству и бережливости дети обязаны были тем, что никогда ни в чем не нуждались и что до них дошли хоть ничтожные остатки громаднаго состояния их деда и бабки. В гувернерах и гувернантках не было недостатка, но на непоказную, хотя и самую существенную часть их содержания, дед уделял слишком мало: английский клуб и train de maison не только поглощали все доходы, но их не хватало, и дед мой никогда не выходил из долгов.

Старшая дочь, Катенька, будущая красавица, уже с самаго ранняго возраста выказывала и свой будущий характер; с детства величественная и безстрастная, она не принимала участия в детских играх младших сестер и брата, и только изредка, в минуты особаго к ним благоволения, дозволяла им запречься в ея маленькия сани и катать ее. Сестра ея Любушка, моя будущая мать, была совершенною противоположностью старшей сестры; эта порывистая, нервная, подвижная натура, с огненным воображением и страстным темпераментом, была кумиром отца. Никому, конечно, знавшему ее в детстве не пришло бы в голову, на что она употребить свои жгучия страсти и пламенный пыл необузданнаго воображения. "

Маевский Н.С. Из семейных воспоминаний // Исторический вестник, 1881. – Т. 3. - № 10. – С. 324-340.