Жена .11.1880
Аполлинария Прокофьевна Суслова * 1839 † 1918
Жена 5.06.1891
Варвара Дмитриевна Руднева * 1864 † 1923
Дети
Надежда Васильевна * 1892 † 1893
Татьяна Васильевна * 22.02.1895 † 1975
Вера Васильевна * 26.06.1896 † 1919
Варвара Васильевна * 1.01.1898 † 1943
Василий Васильевич * 27.01.1899 † 1918
Надежда Васильевна * 22.10.1900 † 1956

писатель "Внешность у него была скромная, тусклая, тип старого чиновника или учителя; он мог бы сойти также за дьячка или пономаря. Только глаза - острые буравчики, искристые и зоркие, - казались не "чиновничьими" и не "учительскими". Он имел привычку сразу, без предисловий, залезать в душу нового знакомого, "в пальто и галошах", не задумываясь ни о чем. Вот это "пальто и галоши" действовали всегда ошеломляюще и не всегда приятно. В остальном он был восхитителен: фейерверк выбрасываемых им слов, вкус, цвет, вес, - нечто незабываемое. Он был в постоянном непрерывном творчестве, кипении, так что рядом с ним было как-то трудновато думать: все равно в "такт" его мыслям попасть было невозможно, - он перешибал потоком собственных мыслей всякую чужую и, кажется, плохо слушал. Зато слушать его было наслаждением. (венчание 2-го брака не записано в книгах, поэтому дети считались незаконнорожденными)

——— Сергей Малкин ———

https://ru.wikipedia.org/wiki/Розанов...

https://www.portal-slovo.ru/history/3...

https://www.culture.ru/persons/8969/v...

http://hrono.ru/biograf/bio_r/rozanov...

http://rushist.com/index.php/literary...

http://www.vehi.net/rozanov/

http://www.grandars.ru/college/filoso...

Труды и письма: http://hrono.ru/biograf/bio_r/rozanov...

Воспоминания С.Н. Дурылина о Розанове:

...2 января. Благослови, Господи, венец лета благости Твоея! <...> Вчера после обедни, — а она была торжественная, с молебном, на новолетие: третье в этом году по счету: первое, церковное, 1 сентября, второе — новостильное, никем не почувствованное, и третье это: какое? но поздравляли друг друга с новым годом, желали счастия, — и<,> обедав дома<,> я пошел к Василию Васильевичу. Он именинник. Он лежит ногами к теплой печке, на высокой кровати, весь укутанный всем, чем можно, на голове розовый шерстяной капор. Он осунулся, нос обострился, — глаза карие и точно в них что-то притушено: будто пламя лампы убавлено, слабо горит, но еще не мерцает, а горит, — и глаза глядят из-под нависающих куделяшек капора, — и, видно, лежит и думает. — Что жестокий Сережа! — встретил меня. Он звал меня к себе на праздники через Мишу и говорил, что проклянет, если не приду. А я не хотел идти из-за прошлого свидания и ужасного моего чтения 2-го послания к Солунянам, когда В.В-ч выискивал мнимую жестокость апостола Павла, а Коля не мог терпеть и возражал ему. Но обычная его ласка к людям взяла верх. Я дал ему папироску. Он, по собств<енному> желанию, соборовался и во второй раз причастился. — Священник читал так грустно, что нельзя было без волнения слушать, — сказала В<арвара> Д<митриев>на. — А он рассердился на меня, и, было, вдруг не захотел причаститься. — В.В-ч делает движенье против этих слов. — Вас очень полюбил этот священник, — сказал я. — Он — настоящий священник. В<арвара> Д<митриев>на ушла. И вдруг В.В. заплакал, — жалко, безпомощно, безнадежно. Я наклонился к нему и поцеловал его в лоб, отстранив капор. — Какой ужас: — зашептал он. — Черные воды Стикса. Оне заливают все. Оне во мне, оне со мной. Нет, ты пойми, ты пойми: — Черные воды Стикса. Оне холодом пронизывают каждую ниточку во мне. Я ничего не находился сказать ему, а он задыхался от тоски, — от черной, страшнее которой я не видал. — И все уйдут, все уйдут, все уйдут… Он тихо, старчески, какими-то жидкими частыми-частыми слезками — рыдал — и вдруг зачастил — слеза за слезой, слово за словом, слово за слезой, слезу за словом: все учащая, учащая до какой-то страшной нечеловеческой мелкой дроби слезной: — Уйдут, уйдут, уйдут, уйдут, уйдут… у-й-д-у-у-у-у-т… — Не плачь, папочка, — донесся голос В<арвары> Д<митриевны> из-за стены. А он плакал, он отбивал тихую слезную дробь, жалобную, как у ребенка… — Страшно: все уходят. Ты тут — и уйдешь. О<лсуфьев> придет — и уйдет. Как может это быть с человеком? И как не сойдут с ума все от этого! уйдут, уйдут, уйдут, уйдут. Я знаю, я знаю: я не умру, когда ты будешь здесь, или о. Павел, или Ю<рий> А<лександрович>, — а вот через десять минут, как ты уйдешь — я умру. Уйдут, уйдут, уйдут, уйдут… Я не выдержал и стал целовать его. Потом воткнул ему в рот папироску. Он курил до бумаги, курил бумагу. Он дрожал от какого-то внутреннего и внешнего холода. — Господи! Зачем ты сотворил холод! — вдруг вырвалось у него. Попросил снять с него валенки и шерст<яные> чулки и положить в печку. Я прикрыл ноги одеялом и растирал рукой. — Теплого молока бы: согреть изнутри. — Я одел его во все теплое. — Я должен работать. Руками карякать — писать. Для них [семья]. Опять плачет. — Мокринский сказал мне: у них есть ты. Я тогда у него поцеловал руку. И благодарная память о тех, кто ему помог (в сущности, — луковкой, не больше), кто его накормил — охватила его. — Надо нищих кормить. Завтраком. Теплым. Русов меня накормил карпом, и все мне подкладывал, и все кусочки подкладывал. Я так никогда не ел — вкусно, в масле. Сам он нагрел. Он робко с женой<.> «Жену не будем беспокоить». И все мне подкладывал. — Сходите к Гольдовскому. Еврей; присяж<ный> повер<енный>, мой университет<ский> товарищ. Я у него выпил 4 стакана кофе с молоком. «У нас корова дает прекрасное молоко». Пойдите к евреям — и попросите для Розанова — ну, объясните им там — щуку. Она в масле. Их питание. От нее здоровье… <...> Он стих. Перекинулся с В<арварой> Д<митриевной> и Надей словом о Мережк<овских>. — Да вот говорят: декаденты плохо живут с женами. Это не правда. И Мережковский и Бердяев отлично. — О. Павел тверд. Он многого не видит, оттого, что не хочет. Он гениален, — ну, конечно, он гениальный. Но зачем он спорил с Тареевым? Бездарный дурак. Надо было обойти. — Как то, что лежит на дороге. — Да. А он упрям. Папироску. Он посучил губами. — Будет. — (В<арвара> Д<митриевна>) — Ты третью. Вот уйдет С<ергей> Н<иколаевич> — тогда для развлечения. — Ну, для праздника (я). Я вставил ему в рот. — Ты все прожег на себе. Я стал прощаться, обещав придти писать под его диктовку. Он обрадовался. <—>Хотите? — Конечно, хочу. — Несколько слов о Тане Сид<оровой>. Она — родная. Я поцеловал его. Ушел. А он остался лежать — весь в холоду, все с думой, с «каряканьем», в розовом капоре, худой, маленький, с остреющим носом, с карими глазами, с страшной дробью: «уйдут, уйдут, уйдут». И знает, и знает — что уйдет, скоро уйдет. И трепещет «черных вод Стикса»....

Скончался от от инсульта ("удара", как тогда говорили). - шел после бани, по Красюковке, и упал.

Источник: Анна Игоревна Резниченко

https://www.facebook.com/anna.reznichen 2022 год 5 февраля